главная страница

• научные публикации
  
  
  • Сельское общество: русская община

Традиция изучения крестьянства капиталистической России, России второй половины XIX – начала XX века, поражает своей громадностью. Меняются поколения и научные школы, а тематика остаётся насущной. Очередной подъём интереса к русским крестьянам после отказа от преимущественного внимания к "социально-экономическим процессам" дал целую серию публикаций, возрождающих интерес к повседневной крестьянской жизни. Продолжая традицию, заложенную М.М. Громыко  [1], В.Б. Безгин своими монографиями очертил целый пласт явлений крестьянской жизни  [2]. Один из ярких сюжетов, подчеркивающих своеобразие крестьянской жизни начала XX века – волостной суд. Современная российская традиция его описания опирается и на огромное количество дореволюционных справочных книжек для крестьян, и на традицию обсуждения практики волостных судов, заложенную также их (судов) современниками  [3]. Первая диссертация по истории волостного суда была выполнена ещё в начале 1990-х гг. в контексте изучения эпохи "Великих реформ"  [4]. В 2000-е гг. дело дошло до монографий, вписывающих волостные суды в контекст изучения крестьянских норм и обычаев  [5], в 2010-е начали защищать диссертации ученики тех, кто начинал изучение этой темы двумя десятилетиями раньше  [6]. Изучением этой тематики занимаются не только историки, но и юристы  [7]. Количество современных публикаций по волостному суду столь велико, что на уровень отдельных статей вышли уже историографические обзоры этой темы  [8]. Есть специальные работы по материалу Томской губернии  [9]. Российская традиция описания волостного суда связана с его восприятием как пережитка, свидетельства крестьянской отсталости, либо как части системы государственного управления крестьянами.

Параллельно российским исследованиям развивалось изучение русского крестьянства на Западе. Cathy Frierson (Кэти Фрирсон), отталкиваясь от изучения весьма популярных у этнографов материалов В.Н. Тенишева, сформулировала задачу изучения материалов волостного суда для понимания сознания крестьян, отражающегося в исках и в приговорах  [10]. Практическим воплощением этой задачи на материалах волостных судов Московской губернии занялась Jane Burbank (Джейн Бёрбэнк), изложившая свои наблюдения и размышления в специальной монографии  [11]. Крестьянские документы подтолкнули автора к отказу от некоторых клише, заимствованных (по её собственному признанию) у дореволюционной интеллигенции, и прежде всего, от представления о том, что крестьяне – это тёмная масса, которую надо было приобщить к цивилизации. "Главная тема книги – могут ли крестьяне рассматриваться не как жертвы и не как препятствия установлению власти закона ["legal governance"], но как участники этого процесса"  [12] – так, в форме риторического вопроса, исследовательница сформулировала свой общий вывод. Работа профессора из Нью-Йорка стала крупным шагом вперёд не только в описании волостных судов, но и в изучении русского крестьянства начала XX века.

Стремясь обобщить результаты своих наблюдений по сотням решений волостных судов, Jane Burbank отказалась от пристального рассмотрения отдельных судебных решений. Между тем, изучение отдельных случаев даёт незаменимый материал для обсуждения вопросов о мотивах поведения, о человеческом сознании. Использование этого многообещающего, но трудоёмкого ресурса – следующая, ещё не преодолённая историками, ступенька восхождения в изучении материалов волостных судов. Работе на этом поле и посвящена настоящая статья.

Главный источник, позволяющий судить о работе крестьянского суда – это "Книга на записку решений волостного и третейского судов". По окончании заседания писарь в соответствии с шаблоном кратко описывал суть иска, ход обсуждения и его результат. Не сделать этого писарь не мог: в случае обжалования решения начальство могло потребовать справку, выполнение решений отслеживалось и отмечалось особо, а по итогам заполнения документ проверялся крестьянским начальником. "Книгу", значит, требовалось вести аккуратно. Но делать записи исчерпывающими у писаря, вечно перегруженного писаниной, стимула не было. Скупость записи о ходе заседания – главный недостаток этого источника с точки зрения изучения отдельных случаев.

Преодоление этого недостатка существенно облегчается в тех редких случаях, когда среди решений одного суда обнаруживаются взаимосвязанные дела. Разбросанные по всей "Книге на записку решений", не связанные какими-либо взаимными отсылками, они тем не менее объединяются в цепочку, позволяющую нам увидеть отношения людей в их развитии, что существенно увеличивает количество сведений, относящихся, по существу, к одному делу.

Одна из таких цепочек связана с борьбой за отделение от мужа простой российской крестьянки в ту эпоху, когда развод ещё не стал заурядным явлением. Сама по себе история Александры и Поликарпа Бороздиных уже достойна изучения в условиях распространённости клише о дремучей патриархальности дореволюционной деревни. Одна из частей этого клише – нерушимость семейных уз, которая оказывается на поверку сугубо формальным явлением. Оставаясь с юридической точки зрения мужем и женой, герои нашей истории на деле устраивают совершенно самостоятельную жизнь, и это нимало не смущает волостных судей, озабоченных лишь справедливым выделом женского имущества.

Но случай Бороздиных даёт материал и для изучения более тонких явлений. Классик российской исторической науки Б.А. Романов осознанно выбранным и любимым своим приёмом называл "рассмотрение мелких конкретностей с одновременным охватом широкого фона – с тем, чтобы разглядеть как раз то, что скрывается за фоном, а вовсе не то, во что всматриваешься"  [13]. Документы волостного суда позволяют составить представление о навыках борьбы крестьян за свои интересы с использованием писаных законов и формальных структур.

История крестьян Бороздиных известна нам благодаря материалам Тулинского волостного суда. Введённые в научный оборот М.В. Шиловским  [14], они были использованы М.А. Гордеевой при подготовке статей и диссертации  [15]. Её работы достаточно полно описывают общую картину работы Тулинского волостного суда в год начала Первой мировой войны и создают основу для того, чтобы углубиться в рассмотрение одного из многих столкновений того года, дошедших до волостного суда.

Селения Тулинской волости на вырезке из карты Алтайского округа, составленной в 1908 г.
Синим подчёркнуты названия селений, входивших в состав Тулинской волости
согласно Списку населенных мест Томской губернии на 1911 год.

Новая жизнь с нового года: развод по-крестьянски.

Герои нашей истории – крестьяне деревни Бороздиной Александра Евстифоровна Бороздина и её муж Поликарп Силантьевич Бороздин. В одном из исков Александра Бороздина, требуя от мужа денег на пропитание, ссылалась на свои "преклонные лета"  [16], но судя по её энергичным действиям, можно думать, что до дряхлости ей было ещё далеко. К 1914 году у Бороздиных было трое детей. Из них один сын, который оказался уже достаточно взрослым, чтобы можно было поручить ему продать корову; тем не менее, как показывал один из свидетелей, "главным распорядителем в семействе" состоял Поликарп Бороздин  [17]. Значит, речь идёт о дееспособном, но не отделённом и неженатом сыне, что позволяет примерно оценить его возраст: около 20 лет, плюс-минус пять лет. Две дочери были достаточно взрослыми, чтобы уже летом 1913 г. отдать их в подённую работу зажиточному крестьянину из соседнего селения Варламу Лукичу Шилову (о чём мы знаем из отдельного иска всё той же Александры Бороздиной)  [18]. На суде Шилов пытался назначить "девицам" разную плату (70 коп. в день одной, 60 коп. другой): по всей видимости, это связано с разным возрастом работниц, из которых одна ещё не была вполне взрослой. Возраст дочерей, следовательно, подтверждает мысль, что Поликарп и Александра прожили в браке порядка двух десятков лет. Если этот брак был для них не первым, и дети были поздними, то сетования на "преклонные года" могли оказаться недалёкими от истины, но скорее всего, речь идёт о людях, которые "земную жизнь прошли до половины". И хотя жили они по сибирским меркам бедно (иначе не стали бы отдавать дочерей в работу на условии оплаты части работы восемью пудами муки), несомненно то, что их жизненный опыт был достаточно богат для того, чтобы они могли решительно бороться за свои интересы.

Семейная жизнь Поликарпа и Александры окончилась с началом Святок 1913 года. Как объясняла позже в суде Александра, "она не живет с мужем, потому что муж ее притесняет и бьет, а живет она теперь совершенно отдельно от своего мужа с 28 декабря 1913 года"  [19]. По-видимому, "притеснения" мужа находились в связи с употреблением водки, для чего святочные гуляния давали веский повод. Уход от мужа гораздо больше походил на скоропостижное бегство, чем на запланированное мероприятие. Подавая свой первый иск против мужа (полученный в суде 20 января 1914 г.)  [20], Александра Бороздина требовала вернуть ей личное имущество. Помимо коровы, перечень включал: прялку, одеяло, 4 подушки, 4 скатерти, 10 штук полотенцев, тулуп, 2 полушалка, 2 шелковых шали, ботинки, и даже 3 платья и рубаху  [21]. Начиная "совершенно отдельную" жизнь, крестьянка не успела захватить даже самое необходимое.

Если с рубахами и подушками всё очевидно, то ещё одно требование истицы кажется на первый взгляд удивительным. Александра Бороздина хотела получить с мужа "на пропитание по 5 руб. в месяц за 19 месяцев, что составляет в общем 95 руб."  [22]. По такой ставке содержание жены за каждый год должно было бы обойтись крестьянину в 60 рублей – цена двух лошадей. Семейная ссора стала бы Поликарпу Бороздину в копеечку. Цифра, впрочем, не выглядит завышенной: ведь Александре надо было теперь "снимать угол", да ещё и со столом. Но почему именно 19 месяцев? Объяснение никем не называется вслух, но оно очевидно для всякого, кто знает правило: волостному суду подсудны иски не дороже 100 рублей. Александра могла бы потребовать деньги и за 20 месяцев, но, очевидно, не была уверена, производится ли отсечка ровно по цифре в 100 рублей, или выше этой цифры.

Налицо то, что можно назвать первичной юридической осведомлённостью: человек знает о наличии правила, но без подробностей, и не имеет возможности узнать достоверно. Нельзя сказать, что мы имеем дело с "тёмным забитым народом", но неверно было бы и изображать Александру Бороздину человеком, досконально разбирающимся в законе.

Ещё одним подтверждением невысокого уровня её юридической грамотности служит тот факт, что подательница иска всё-таки просчиталась. Она не учла того, что всё перечисленное ею (с указанием цен) имущество тоже будет включено в цену иска, которая за счёт этого далеко превысит 100 руб. Это даст возможность суду отклонить иск по формальной причине. Но прежде чем дело дойдёт до рассмотрения январского иска, Александра успеет подать ещё несколько.

Февраль и март: нарастание искового давления.

Прежде чем переходить к содержанию этих исков, надо дать пояснение о сроках заседаний Тулинского волостного суда. Судя по книге уже названного американского автора, судьи Московской губернии аккуратно соблюдали официальное требование встречаться для разбора дел не менее двух раз в месяц  [23]. Тулинский же суд в 1914 году уложил заседания в 4 периода активной работы, которые можно условно назвать сессиями: мартовской (11, 12, 22, 27, 28, 29 марта), майской (29–31 мая), сентябрьской (8, 9, 25, 26 сентября) и октябрьско-ноябрьской (29, 30, 31 октября, 1 и 6 ноября)  [24]. В ходе каждой сессии было рассмотрено по четыре–пять десятков дел. Как видим, далеко не на каждый месяц приходится хотя бы одно заседание. Пропуски приходились на время самой напряжённой сельской работы и на период холодов, и возмещались усиленным разбором дел в более подходящие месяцы.

Пока судьи поджидали удобного времени для заседаний, 9 февраля от Александры Бороздиной поступило новое заявление. Она сообщила, что "муж ее Поликарп Бороздин прогнал ее с двумя дочерьми, а затем продал ее собственную корову, 4 подушки, половиков 10 штук и 3 прялки. Половики подержанные". Требовала она "взыскать с мужа своего за проданную ее корову, 4 подушки, половики и 3 прялки 50 руб."  [25].

Как видим, за неполные три недели разрыв между мужем и женой приобрёл явные признаки бесповоротности: крестьянка оказывается в своём полудобровольном изгнании не одна, а с дочерями; крестьянин же продаёт принадлежащую жене корову. На суде Поликарп будет утверждать, что "он Бороздину из дому не выживает, а желает жить добром"  [26], но проданная корова заставляет относиться к этому заявлению с недоверием.

Ещё одно наблюдение "из будущего": отбиваясь в суде от требований жены, Поликарп согласится вернуть прялки: вопреки заявлению Александры, они не были проданы. Прялки – это пункт, который повторяется в февральском иске по сравнению с январским, в отличие от большинства других. При этом цена их мала по сравнению с другим имуществом (каждая из подушек была оценена судьями в 3 руб., а все три прялки – в 1 руб.) и не существенна с точки зрения масштаба цен вообще. Похоже, что прялки были более насущны с точки зрения заработка. Вот почему в февральском иске Александра не напоминала о платьях и шалях, но потребовала прялки себе и дочерям.

Итак: второй иск Александры Бороздиной отразил изменения в её отношениях с мужем, произошедшие раньше, чем был рассмотрен первый иск. Теперь, казалось, надо ждать их рассмотрения. Но раньше, чем это произошло, крестьянка подала третий иск. Волостным правлением он был зарегистрирован 18 марта. Мартовский иск в основном повторяет иск январский. Вот какое имущество требовала вернуть женщина: "три платья ее собственные, четыре платья ее дочерей которые [дочери] находятся при ней же, четыре шали, 6 скатертей, 13 полотенцев, 1 одеяло, 1 шуба, 2 рубахи, кросна и ботинки". Повторы того, что уже называлось в январском перечне, логичны: теперь крестьянка требует платья и шали не только для себя, но и для дочерей. Появляются вещи, ранее не названные; самое дорогое – это кросна, или ткацкий станок. Почему в февральском иске, требуя себе и дочерям орудия женского ремесленного труда (прялки), Бороздина не упомянула о ткацком станке? Не исключено, что только теперь, в марте, она смогла договориться с хозяином помещения, где ей удалось пристроиться, о размещении этой громоздкой вещи. С получением станка степень автономности Бороздиной должна была увеличиться. Продолжался настоящий раздел имущества не на время ссоры, а навсегда.

В мартовском иске не упомянута проданная корова и нет требования вернуть прялки: это означает, что мартовский иск воспринимался как дополнение к февральскому. Зато январское заявление в свете мартовского иска выглядит устаревшим. Дело не только в повторе имущественных требований, но и в изменении денежной части иска. В мартовском заявлении Александра Бороздина требовала от мужа "на прокормление" уже не 95 руб. за 19 месяцев, а 18 руб. за 3 месяца! "Месячная ставка" увеличилась с 5 до 6 руб. в месяц, зато общая сумма сократилась.

В чём причина сокращения суммы? Может быть, Александре уже объяснили, что сумма январского иска неподсудна волостному суду? Это предположение логично стыкуется с тем фактом, что на сей раз не указана цена вещей, которые требует вернуть. Возможно и второе (не противоречащее первому) объяснение: требуя деньги не вперёд, а за уже прошедшие месяцы, истица пыталась сделать иск более убедительным, чтобы побыстрее получить хотя бы небольшие деньги.

Подтверждением острой потребности Александры Бороздиной в деньгах может служить и ещё один иск, зарегистрированный 10 марта, как раз накануне первого заседания Тулинского суда в том году. Это был иск против упоминавшегося уже Варлама Шилова, на которого дочери Бороздиных батрачили минувшим летом. Как объясняла сама крестьянка, "ее дочери работали у Шилова 9 дней по 70 коп. и заработали 12 р. 60 коп., в число каковых денег Шилов дал ей муки 8 п[удов] 26 фунтов, по какой цене – не сказал, и остальные деньги не доплачивает"  [27]. Почему иск не был подан раньше, ожидала ли крестьянка, что это сделает глава хозяйства – из дела неясно. Но ясно, что 9 рублей, составившие цену иска, были особенно важны для Александры именно теперь, когда ей приходилось начинать жизнь едва ли не с нуля.

Итак, первые два месяца противоборства с участием волостного суда показывают своеобразную тактику Александры Бороздиной. Чтобы добиться успеха в одном деле, она подала три подряд иска, причём последующие – иногда в дополнение, а иногда и в отмену предыдущих. Можно сказать, что она использовала тактику непрерывно нарастающего натиска, предвосхищая неизвестное ей спортивное правило: "Атакуй – ошибётся!".

Мартовская судебная сессия: победы Александры Бороздиной.

Двадцать второе марта 1914 г. Александра Бороздина встретила автором четырёх исков. Два из них и были рассмотрены в этот день, который стал днём двух побед Александры Бороздиной.

Первым рассматривался спор с Варламом Шиловым. Он содержал крупное хозяйство, но, похоже, переживал не лучшие времена. В 1913 г. "Товарищество "Работник"" (крупная столичная фирма по продаже сельскохозяйственных машин) числило за ним долг в 900 руб. – на эти деньги можно было полностью снабдить современной техникой земледельческое хозяйство с несколькими рабочими. "Работник" даже добился судебного решения о продаже имущества для взыскания долга. Впрочем, и взыскать долг с Шилова, и продать его имущество было задачей нелёгкой, как показывает переписка между волостным старшиной и сельским старостой  [28]. Шилов, по-видимому, не был разорён до нитки, и от уплаты денег Бороздиной его удерживала только врождённая прижимистость. Занижая расценки на работу и завышая цену отданной муки, от пытался сбить требуемую истицей сумму с девяти рублей до четырёх. Его расчётам суд противопоставил собственное знание прошлогодних цен и присудил Александре Бороздиной без нескольких копеек восемь рублей  [29].

Сразу за тем суд перешёл к рассмотрению февральского иска – о проданной корове, подушках, половиках и прялках. Поликарп Бороздин не собирался легко сдавать свои позиции. На заявление жены он возразил, что "корову продал не он, а сын, что подушки – его, так как перо и пух собрано с выкормленной им птицы; половики прясть и ткать нанимал он, а три прялки и теперь находятся у него целыми, и что обязанным он ни в чем себя не считает"  [30]. Однако Александра запаслась свидетелем, который показал, что главным распорядителем в хозяйстве состоит Поликарп. Это дало основание судьям заключить, что "в продаже коровы у просительницы виновен Поликарп Бороздин, как распорядитель в семействе. Подушки и половики в крестьянском хозяйстве приобретаются личным трудом женщин, а не мужчин, следовательно считаются собственностью женщин". За корову с Поликарпа присудили 30 руб., за прочее имущество, если не вернёт – ещё 16 руб.; таким образом, запрошенная истицей сумма (50 руб.) была признана судом почти полностью.

Это решение было обжаловано Поликарпом Бороздиным в съезде крестьянских начальников, как и положено, подачей жалобы через волостной суд. На подачу жалобы правила отводили 30 дней, и Поликарп выбрал этот срок аккуратно: его жалоба была подана 20 апреля. Значит ли это, что он по совету опытных людей целенаправленно затягивал дело (оттягивал выплату), понимая, что у его жалобы нет шансов? У нас нет оснований судить об этом, но можно думать, что почти через месяц после вынесения приговора он действовал не сгоряча.

Продолжала борьбу и его жена. В тот самый день, кода Поликарп подал жалобу (20 апреля), она заявила в волостном правлении новый иск против мужа. Со временем она откажется от него, поэтому подробности её требований неизвестны. Известно лишь, что это иск о взыскании "за имущество"  [31]. По всей видимости, это был подстраховочный иск на случай, если крестьянские начальники отменят только что обжалованное мужем решение. Александра, таким образом, знала о действиях противника, даже несмотря на то, что жили они теперь в разных селениях.

О новом месте жительства Александры с дочерями мы знаем за счёт ещё одного иска, зарегистрированного в Тулинском волостном правлении 4 апреля 1914 г. Крестьянин деревни Гуселетовой Егор Савельевич Гамзяков подал заявление о взыскании с Поликарпа Бороздина 100 руб. за содержание его семьи  [32]. Ко времени подачи заявления Гамзякова оставались не рассмотренными два иска Бороздиной, по существу, о том же (требование денег на содержание). Иск Гамзякова, таким образом, был дублирующим – тем не менее, он был подан. Бороздина – теперь в союзе с Гамзяковым – продолжала прежнюю тактику нарастающего натиска.

На исходе апреля месяца стороны ещё не знали, что то решение, которое уже принято судом – это, по существу, и есть окончательное решение. Борьба была в самом разгаре: над Поликарпом висело три иска от Александры и один в её поддержку, сам он пытался искать правды у крестьянских начальников.

Обратившись к подробностям судебного диспута 22 марта 1914 г., мы оставили в стороне тот факт, что февральский иск Александры Бороздиной был рассмотрен раньше её же более раннего (январского) иска против того же ответчика. Этот факт удивителен. Он показывает нам, что вопрос о сроках рассмотрения жалоб сложнее, чем может показаться. До сих пор исследователи пытались лишь вычислить средний срок рассмотрения жалобы, чтобы доказать быстроту волостного суда как одно из его достоинств  [33]. Такой подсчёт имеет смысл, если иски рассматриваются так быстро, как это возможно, в порядке их поступления. Но если более поздний иск рассматривается раньше более раннего, значит, при назначении срока рассмотрения дела используется другая логика. Поскольку истец и ответчик в обоих случаях одинаковы, ясно, что возможные личные причины (болезнь, просьба об отсрочке дела и т.п.) не могут иметь места. Всё дело – в содержании исков. Волостные судьи выстраивали очерёдность дел не по формальному признаку (дата обращения), а по степени их срочности и важности.

Майская сессия: вопрос о деньгах "на прокормление".

Следующий пакет исков, касающихся супругов Бороздиных, был рассмотрен в майскую сессию Тулинского суда. На 29 мая был вызван Егор Гамзяков, за неявкой его дело было прекращено  [34]. Либо он не верил в успешность этого иска, либо получил "убедительный совет" от Поликарпа Бороздина. Более вероятно первое: вряд ли истец действительно рассчитывал получить с Поликарпа деньги за содержание его семьи, о котором тот не просил, тем более – при наличии заявлений Поликарпа (в заседании 22 марта) о том, что он предлагает жене вернуться.

На следующий день, 30 мая, было назначено заседание по январскому иску Александры Бороздиной. В "Книге на записку решений" указано, что обе спорящие стороны, и даже со свидетелями, на суд явились, истица настаивала на своём требовании, но иск был отклонён по формальным основаниям (цена превышает 100 руб.)  [35]. Это утверждение выглядит сомнительным: стоило ли собирать людей издалека ради слушания иска, который неизбежно будет отклонён по формальному признаку, и притом уже устарел в свете январско-мартовских событий (продажа коровы и подача дублирующего иска 18 марта)? И если они всё-таки действительно собрались уже 30 мая, то почему не был сразу рассмотрен иск, слушавшийся на следующий день? Вероятно, писарь сделал эту запись ради соблюдения формы. Впрочем, для дела Бороздиных важнее тот практический результат, который всё-таки был получен на третий день сессии, 31 мая.

В тот день судьи Харев, Рогожкин, Зверев и Останин разбирали иск от 18 марта  [36]. Содержание этого иска нам уже известно – Александра требовала, помимо одежды, скатертей-полотенец и ткацкого станка, ещё 18 рублей "на пропитание". "Ответчик Поликарп Силантьев Бороздин возразил, что он из вещей отдает все, т.е. опечатанный ящик, который находится в доме его Бороздина, и вещи, которые находятся арестованными в Тулинском волостном правлении, кросна тоже отдает в полное распоряжение ее Бороздиной, вообще все из вещей, которое принадлежит жене его. Платить содержание отказывается т[ак] как он Бороздину из дому не выживает, а желает жить добром".

В этом тексте неожиданно появление "опечатанных" и "арестованных" вещей, о которых прежде речи не шло. Единственное правдоподобное объяснение – речь идёт о вещах Александры Бороздиной и её дочерей, опечатанных по требованию волостного правления после подачи ею судебных заявлений либо после вынесения первого решения в её пользу (в ожидании утверждения приговора крестьянскими начальниками).

Но самым интересным в этом иске было, конечно, не обсуждение вопроса о вещах – после решения от 22 марта присуждение вещей Александре Бороздиной не станет для нас неожиданностью. Непредсказуемым оставалось решение вопроса о том, что на языке XXI в. назвали бы алиментами. Суд постановил: "обязать кр[естьянина] д. Бороздиной Поликарпа Силантьева Бороздина выдать жене его Александре Евстифоровне Бороздиной все имущество принадлежащее ей Бороздиной <…> в иске же на прокормление за недоказанностью отказать".

Заявление о недоказанности требования "алиментов" ставит вопрос о доказательной базе этого решения. В качестве доказательств, помимо своих личных заявлений, стороны представили только трёх свидетелей. Кто именно из свидетелей кем был приглашён, неизвестно, но в предыдущем деле (30 мая) оговаривалось, что каждая из сторон имела своего свидетеля.

Свидетельские показания в заседании по делу Бороздиных 31 мая весьма примечательны. Их значение выходит за рамки данного дела. Запись о свидетельских показаниях приведу полностью: "Крестьянин Василий Витунский и Артемий Яковлевич Заворохин объяснили, что кто прав, кто виноват из супругов Бороздиных в житейском отношении, не знают. Кр[естьянка] Клавдия Спиридонова Подлипенская по делу жизни супругов ничего не знает".

Показания свидетелей, "ничего по делу не знающих", встречаются в делах волостных судов регулярно. Jane Burbank восприняла эту черту как признак ответственности русских крестьян в даче показаний  [37]. По-видимому, это пережиток отношения к русским как к особому диковинному племени, непохожему на нормальных людей. Стоило ли тратить целый день (тем более, что, по поговорке, "летний день год кормит"), чтобы сообщить суду о своём незнании! Конечно же, "не знающие свидетели" – это признак того, что записанные в "Книге" "решения" (а по существу – протоколы заседаний) суда весьма далеки от тех стенограмм, которые могли бы получиться при дословной записи сказанного. Конечно, свидетели говорили какие-то слова: кто – в пользу истца, кто – ответчика. Но писарь включал в "решение" лишь те показания, которые были признаны судом важными для данного дела.

Говоря другими словами, "не знающие свидетели" – признак активной позиции суда при использовании свидетельских показаний. Судьи выступали не механическими счётчиками "голосов за и против" истца и ответчика, но творцами решения, по собственному разумению использующими всю совокупность доводов по делу (в том числе и показания свидетелей). Выделяя существенные доводы, судьи отбрасывали то, что казалось им лишним.

Вопрос о том, на что опираются решения волостного суда – один из важнейших для уяснения той самой "юридической культуры" крестьянства ("legal culture"), которая так привлекает исследователей крестьянского суда. Волостной суд, который нередко подозревают в слепом следовании местным обычаям, оказывается на деле учреждением, члены которого действуют вполне разумно; не шаблонно, а творчески, с учётом особенностей каждого дела.

Очевидно, подбор свидетелей был делом сложным: надо было не просто найти союзника, но предвидеть, какие вопросы могут показаться важными судьям. В записи о судебном споре Бороздиных 31 мая 1914 г. на содержание этих вопросов намекают слова, сказанные о свидетелях: "кто прав, кто виноват из супругов Бороздиных в житейском отношении, не знают". Решение вопроса об "алиментах" зависело, таким образом, от способности Александры Бороздиной и её свидетелей убедить судей, что муж вынудил её к бегству каким-то небывалым тиранством. По-видимому, при определённых условиях судьи всё-таки готовы были присудить с Поликарпа денежное взыскание, но описанные свидетелями тиранства не показались им небывалыми.

В целом, однако, дело от 31 мая Поликарп тоже проиграл. Но на сей раз жалобу подавать не стал – ни сразу, ни через месяц. По-видимому, вещами жены он был готов поступиться легко (даже считая, что имеет на них право), а вот деньги (даже за несправедливо проданную корову) отдавать категорически не хотел.

По итогам майской судебной сессии контур "золотой середины", принятой судом, стал виден более отчётливо. Суд подтвердил безусловное право жены на женское имущество в доме: всё затребованное Александрой Бороздиной было ей присуждено. Некоторую гарантию получил и Поликарп Бороздин: суд дал понять, что для присуждения "алиментов" требуются веские доводы.

Лето и осень: закрепление достигнутого.

В то же время, сохранялась и некоторая неопределённость: жалоба, поданная Поликарпом на решение от 22 марта, оставалась не рассмотренной вплоть до 26 июня. В этих условиях Александра вновь потребовала от мужа выплатить ей на содержание по 5 рублей за 19 месяцев  [38] – те же самые 95 рублей, о которых шла речь ещё в январском иске. Иск был зарегистрирован волостным правлением 3 июля. К этому времени крестьянские начальники уже утвердили победу Александры по делу от 22 марта, но учитывая сроки прохождения корреспонденции между инстанциями (крестьянские начальники, волостное правление, сельский староста), можно уверенно сказать, что крестьянка об этом ещё не знала.

По всей видимости, новый иск нужен был либо для подстраховки на случай удовлетворения жалобы мужа, либо для давления на Поликарпа, тянущего с выполнением уже состоявшихся судебных решений. Правда, имущество Поликарп в основном отдал: мы имеем расписку Александры от 17 августа о том, что по судебному решению от 31 мая она "удовлетворение получила за исключением жакетки и ботинок"  [39]. Но по делу от 22 марта (решение по которому было утверждено крестьянскими начальниками 26 июня 1914 г.) в графе "время исполнения решений" записано: "Решение приведено в исполнение 2 октября 1915 г."  [40]. Это означает, что с отдачей денег Поликарп сильно затянул, и осенью 1914 г. у его жены были основания продолжать активные "боевые действия".

К осени 1914 г. в делопроизводстве Тулинского суда имелось два иска Александры Бороздиной против мужа. Ни один из них не был рассмотрен в сентябрьскую сессию, оба оказались отложены до последней судебной недели 1914 года.

На 30 октября вновь было назначено рассмотрение двух дел по искам Александры Бороздиной. Когда зашла речь про иск от 20 апреля, истица от него отказалась, "т.к. имущество от Бороздина она уже получила"  [41]. С самого начала было ясно, что иск подан лишь как противовес жалобе мужа в съезд крестьянских начальников; коль скоро жалоба проиграла, то и новый иск потерял смысл.

Интересен протокол рассмотрения последнего, июльского, иска (о 95 рублях). Александра иск подтвердила и заявила, что жить с мужем не может из-за жестокого обращения, а из-за "преклонных лет" не может зарабатывать. Поликарп ответил, что он жену не выгонял, а имущество по суду "выделил", поэтому и содержать не должен  [42]. Таким образом, Поликарп просто повторил тот довод, который мы уже видели; ничего иного ему и не оставалось. Интереснее могли бы быть доводы Александры. Ведь ей уже доводилось выдвигать требование об "алиментах", и оно было отклонено. Можно было бы ждать, что при возобновлении этого требования она предложит новые доводы, позволяющие всё же надеяться на победу. Но этого не произошло, более того – на сей раз никто из знакомых не пришёл поддержать её в качестве свидетеля. Не раз бывало в Тулинском суде такое, что приглашённые заранее свидетели почему-то не являлись на заседание. В судебном "решении" это обязательно отмечалось, так как в этом случае требовалось согласие истца на рассмотрение дела без свидетеля. В записи от 30 октября эта оговорка отсутствует: значит, на сей раз Александра свидетелей даже не заявляла. Это подтверждает то соображение, что сам этот иск подавался просто для усиления давления на противника.

В итоге, "поскольку никаких свидетельств и доказательств не доставлено", судьи отклонили иск. Это заявление полезно сопоставить с мартовским решением тех же судей в пользу Александры Бороздиной. Единственный её свидетель тогда подтвердил лишь принадлежность ей коровы. О подушках и половиках "никаких свидетельств и доказательств" она "не доставила", что не помешало судьям решить эту часть иска в её пользу, руководствуясь собственными представлениями о жизни. Очевидно, и в октябре отсутствие свидетелей не помешало бы им назначить выплаты в пользу Александры Бороздиной, если бы они находили это справедливым. Возможно, судьи и готовы были присудить Александре какую-то сумму, но для этого требовались обстоятельства более веские, чем ссылки на "жестокое обращение". Тулинские судьи воспринимали побои мужа как разумное основание для ухода от него, но не соглашались считать это виной, требующей со стороны мужа искупления.

Так закончилась эта история крестьян Бороздиных. Назвать её историей равноправного развода было бы неточно. Всё-таки дом с подворьем остались Поликарпу Бороздину, вопрос о разделе усадьбы даже не ставился. Скорее, это можно назвать узаконенным бегством от мужа. Оно не показалось судьям чем-то возмутительным, и они исчерпывающе удовлетворили те требования сбежавшей жены, которые касались женского имущества. Наверное, такие случаи были не единичны. Но видно и то, что уход от деспотичного мужа был возможен лишь в том случае, когда жена способна полностью обеспечить себя материально.

Выводы.

Помимо демонстрации материальной подоплёки семейной жизни, судебные дела Александры Бороздиной позволяют нам сделать некоторые выводы, которые касаются отношения крестьян (как судей, так и участников тяжбы) к судебному процессу.

Подавая свои иски, Александра Бороздина не просто пыталась получить то, что ей несомненно следует, но ставила требования, как купец цену, "с запросом". Подгоняя цены январского и июльского исков под 100-рублёвый предел компетенции волостного суда, она заявляла максимум теоретически возможного, даже сомневаясь в реалистичности требования "алиментов". Она неточно и неверно представляла себе хорошо известные даже начинающему юристу правила действия волостного суда, за счёт чего один из её исков был отклонён по формальным соображениям. Однако она не пугалась поражений в суде и подавала (в апреле и в июле) иски даже заведомо обречённые на поражение или снятие, но помогающие ей добиться целей, лежащих, вообще говоря, за пределами действия волостного суда (воплощение уже принятых судом решений). Она быстро реагировала на меняющиеся обстоятельства дела (продажа имущества мужем, соединение её самой с дочерями), именно этим обусловлен её февральский иск. Умела идти на уступки в борьбе за остро насущные ближайшие задачи: отсюда – снижение "алиментов" до 18 рублей в мартовском иске. Она умела заявлять одно и то же требование разными способами: вспомним иск Егора Гамзякова, дублирующий от другого имени её собственный иск. Умела привлекать свидетелей в свою пользу (в борьбе за "алименты" ей это не помогло, но помогло в случае с коровой).

Среди тысяч земляков Александры Бороздиной по Тулинской волости не нашлось ни одного, кто сравнялся бы с ней по числу поданных в том году исков. Энергичность Александры Бороздиной – это черта, которая скорее отличает её от других, чем сближает. Но её уникальная активность опирается на то представление, которого стоит поискать и у других крестьян: она воспринимает суд не как высший авторитет, к стопам которого надо повергнуть свои нужды и смиренно ждать справедливости, а как орудие, которое надо суметь использовать для достижения своих целей.

Не менее практично относились к исковым заявлениям сами судьи. Они выстраивали порядок рассмотрения жалоб так, чтобы избавить себя от лишней работы, и в то же время не оставить без помощи тех, кому она срочно необходима. Иск Бороздиной к Шилову о деньгах за подённую работу (факт которой Шилов не отрицал, а спорил лишь о сумме) был рассмотрен в рекордно короткий срок – через 12 дней поле подачи. Напротив, её же иск к мужу от 20 апреля (с требованием вернуть имущество) был рассмотрен судом через 6 месяцев и 10 дней после подачи. К этому времени (после отказа крестьянских начальников по жалобе Поликарпа и после выдачи им требуемых вещей) иск просто исчерпал себя, Александра сама от него отказалась. Февральский иск Александры Бороздиной, в котором речь шла только об имуществе, был рассмотрен в мартовскую сессию; в то же время январский и мартовский иски, включавшие спорное требование об "алиментах", были отложены на более поздний срок, их рассмотрение отделено от февральского иска (хотя в других случаях со стороны судей прослеживается стремление группировать иски одного истца).

Как видно, волостной суд добивался того, чтобы более срочные и более ясные по сути дела решались вне очереди. В долгий ящик откладывались дела более сложные и такие, в которых проблема со временем могла быть исчерпана сама собой. Идя всей душой навстречу восстановлению явно порушенной справедливости, волостной суд сдержанно относился к попыткам напористых крестьян использовать суд для того, чтобы нажиться за счёт противника. Манипулируя порядком рассмотрения дел, волостной суд противостоял попыткам манипулировать им самим.

Наконец, иски Александры Бороздиной дают убедительное свидетельство творческого подхода судей к вынесению решений. Свидетели, которые "ничего не знали" по делу, ради которого пришли в волостной центр – яркий признак избирательности суда при учёте сказанного свидетелями. О готовности судей брать ответственность на себя говорят и данные о ходе обсуждений. Ни Александра Бороздина, ни свидетели не оспорили слова её мужа о том, что он сам платил за изготовление половиков, а подушки набиты пухом, собранным с его птицы. Тем не менее, суд признал половики и подушки имуществом жены: таковы были представления судей о справедливости. И даже столкнувшись с явно непривычным для себя вопросом об "алиментах", судьи не отвергли его, а попытались разобраться в семейных неурядицах Бороздиных, выспрашивая у свидетелей, "кто прав, кто виноват из супругов Бороздиных в житейском отношении". Всё перечисленное характеризует деловитость и целеустремлённость крестьянского отношения к волостному суду в России начала XX в.