главная страница

• научные публикации
  
  
  • "Партизанско-революционный взлёт".
    1960-е годы

   1 июня 1962 г., когда ещё не было даже известно, кто отправится в разъезды на второй тур олимпиады, М. А. Лаврентьев уже настраивал своих соратников на третий тур - Летнюю школу. Это была одновременно и кульминация долгой работы, и наиболее нестандартная часть олимпиады. Отметая ссылки на загруженность работой, в том числе и в связи с подготовкой к торжественному открытию Академгородка, он требовал от всех институтов выделить людей на Летнюю школу.
   "М. А. Лаврентьев: <...> Потому что я вам скажу следующее. От того, что он поедет во Владивосток и там посидит 3-4 дня и послушает, что ему будут говорить о науке, ничего от этого ни на шаг не сдвинется; может быть, он им посоветует, как более хитро написать, что сделали, когда на самом деле они не сделали. Если же мы провалимся с олимпиадой, то это будет позор на весь Советский Союз. Так что тут надо не жалеть сил.
   Теперь, Тимофей Федорович [1], что тут нужно? Тут нужно, чтобы опять-таки был документ, где было бы всё расписано: что делать, кто делает, как делает. И смотреть, что сделано, что не сделано и почему. Каждый день приглашать, напоминать. Сейчас это у нас самое срочное дело. Сейчас нужно будет опять ездить по олимпиадам. Специальных денег нет, значит, нужно на все институты Сибирского отделения наложить "контрибуцию" - из командировочного фонда такой-то процент отчислить. Теперь, Сергей Львович, скажу следующее - и ты должен быть доволен. Сейчас два института наших, самых передовых, они сразу поняли всю серьёзность этого дела, и за счет своих фондов командировали своих сотрудников для проведения этого большого дела - это институт математики, директором которого является С. Л. Соболев, и институт ядерной физики, директором которого является А. М. Будкер. Остальные же институты считают, что пусть отбирают математики и физики, а мы будем пользоваться за чужой счет.
   Давайте со всех институтов, включая экономику.
   Г. А. Пруденский: Я считаю, вообще за счет экономики можно всё сделать. (Смех)
   М. А. Лаврентьев: Можно поприветствовать третьего энтузиаста - институт экономики в лице Г. А. Пруденского!
   Следующая "контрибуция" - это нужно будет выделить в общей сложности, думаю, что не на всё время, а на три недели группу, а через три недели ей должна быть какая-то смена. А может быть, даже по две недели с некоторым перекрытием; а может быть, даже одна. Потом половина уходит, половина остаётся - сменный состав делать, чтобы всё-таки ребята и отдохнуть могли.
   Я думаю, что единовременно 50 человек научных сотрудников и человек 20 студентов старших курсов должно быть при этих школьниках. Их будет 300 человек, на каждого по 5 человек. Потому что речь идёт не о том, чтобы отвести покупаться, потом вернуться обратно, а о том, чтобы каждого как следует прощупать, с ним позаниматься, ему рассказать разные разности; по этим группам водить - не сразу, допустим, в институт геологии привести толпу в 300 человек или в институт математики, а двое приводят, скажем, 10 человек сегодня, сегодня одни, завтра другие, с тем, чтобы не толчея была, а чтобы ребята могли действительно посмотреть, что-нибудь почитать им дать, позаниматься, разъяснить. Словом, вот такая работа должна быть проведена, чтобы потом действительно можно было написать трактат "Первый опыт проведения летней школьной олимпиады" под редакцией Будкера и Соболева.
   Голос с места: Но ведь с ними должно и какое-то воспитание проводиться?
   М. А. Лаврентьев: Воспитывать будут те же самые студенты, которые с ними будут.
   Словом, товарищи, я думаю, попросить к следующей пятнице, - Будкер завтра приезжает, - переговорить с ним, рассказать об этом деле как члену бюро, а Сергею Львовичу подкрутить всех.
   С. Л. Соболев: Да, подкручивать я немного буду.
   М. А. Лаврентьев: Главный ответственный выполняет, и он должен кому-то оставить, черт возьми, это дело. А то все разбежались, хвост морковкой, на самолёт - и всё" [2].
   
   Уже неделю спустя, 8 июня 1962 г., было принято решение бюро президиума о завершающем этапе Всесибирской олимпиады с точными датами, цифрами, именами. В состав оргкомитета вошли: Г. И. Будкер (председатель), Д. В. Ширков, А. А. Ляпунов, Л. Г. Лавров (последние три - в качестве заместителей председателя), И. Ф. Гинзбург, В. Г. Гусев, Ю. И. Журавлев, В. Захаров [3], В. П. Ковалев, Э. Кругляков, С. С. Моисеев, Э. Рапопорт, С. Хейфиц [4]. Судя по черновикам этого протокола, именно состав оргкомитета стал главным вопросом для обсуждения: сохранилось 4 разных списка. По ходу обсуждения из списка исчезли "статусные" представители (от парткома СО АН и от комитета ВЛКСМ), остались те, кто действительно должен был тянуть лямку [5].
   
   Занятия в первой Летней школе открылись 1 июля 1962 г. Вспоминает А. А. Конев (4-й выпуск ФМШ): "Открывал Летнюю школу и одновременно парад мэтров Михаил Алексеевич Лаврентьев, и мне довелось дважды наблюдать это действо <...> Я не помню каких-то ярких деталей первой встречи. Просто на сцену вышел человек, утвердился у микрофона и начал беседу. Он рассказывал обо всём: о проблемах науки, о сибирской науке в этом ключе, о строительстве городка и о видении будущего. Не будущего науки, а общесистемного будущего.
   При всей широте темы это не было научно-популярным изложением. Это был доклад, сообщение, и конечно, текст был адаптирован к аудитории, но сделано это было так тонко и аккуратно, что по окончании лично я выходил с чувством ответственности за ту часть передовой науки, которая отныне ложилась на мои плечи.<...>
   Первая встреча была организаторами построена по несколько сокращённой схеме. На сцене проводились некоторые физические опыты, но слабо запомнившиеся; мэтр в них участия почти не принимал.
   Во второй раз всё было иначе: после выступления Лаврентьев резвился на сцене, как дитя, к каждому внесённому на рассмотрение опыту он подбегал, всё проверял сам и дёргал за все рычаги самостоятельно.
   Какие-то маятниковые системы, катающиеся шарики, много весёлого и зрелищного, но два остались в памяти особенно ярко. Один был связан с пусканием дымовых колец. В аппарат, просто неотличимый от фотографических аппаратов начала XX в., а (наверное, из него и сделанный, только без линзы в объективном кольце - просто дыра) напускалось дыму, потом по задней стенке, где вместо фотопластинки была натянута мембрана, наносился удар, и из объективного кольца вылетало кольцо дымовое. Оказывается, чтобы запустить кольцо, необходимо просто толкнуть вперёд, бросить некоторую массу воздуха.
   Кольца получались великолепные, они летели в зал, и трудно было удержаться, чтобы не встать и не продеть в практически метровое кольцо руку. Поднимались самые невозмутимые и флегматичные, удержаться было так же сложно, как сложно удержаться от желания потрогать поверхность при виде надписи "Осторожно, окрашено!"

   Михаил Алексеевич сначала руководил камерой, как Чапаев пулемётом, потом отодвинул лаборанта и стал перемещать камеру и ударять по ней сам! Он взглядывал поверх аппарата, оценивал ещё не охваченную часть зала, перенаправлял агрегат, согласно кивал сам себе и с размаху ударял по задней стенке. И когда дым в аппарате закончился, он как будто не мог смириться с этим фактом и несколько секунд призывно оглядывался: Скорее! Патроны!
   Ну и завершающим, апофеозным опытом была демонстрация кумулятивного эффекта. Да, да, на сцене кинотеатра, заполненного, не битком, но основательно, школьниками, крупнейший советский учёный проводил натуральную демонстрацию пробивания танковой брони.
   На сцену вынесли стол и взбодрили на него обыкновенный лабораторный штатив с закреплённым на нем заранее взрывным устройством. Не скажу, что это было: детонатор, лабораторный взрывающийся заряд или специально изготовленное устройство, не суть. Но видно было любому хулигану, что бабука детская, не опасная, так, для испуги. Естественно, устройство каким-то образом было заточено под кумулятивный эффект.
   Далее на эту же сцену принесли две стальные пластины толщиной сантиметра по полтора и положили под заряд. Умные постановщики опыта вынесли "подрывательный" механизм с кнопкой и очень длинным проводом и установили его на далеко отстоящий от первого стол. Всё было готово к пробиванию стали.
   Но именно тогда всё и началось. Лаврентьев схватил "взрывательный" механизм и стал отстаивать свои гражданские права, а его вспомогательный персонал настаивал на неких демократических принципах. Смысл сей мизансцены заключался в том, что мэтр желал во время подрыва стоять рядом со взрывчаткой, поскольку "это совершенно безопасно", а ассистирующие ему люди делали всё, чтобы этого не допустить, и вставали между ним и взрывчаткой, поскольку это было действительно совершенно безопасно. По крайней мере, для взрывчатки.
   Особенно старался главный лаборант, а он, безусловно, был главным, поскольку был выше академика на голову и на полметра шире, что, учитывая без преувеличения богатырский характер учёного, даёт нам очень большие размерные цифры, а с такими размерами лаборанты младшими не бывают. Как написано у классика, победила молодость: в момент взрыва лаборант стал ещё выше и толще, заполнил собой всю сцену, вытеснив мэтра, и сам только что не проглотил штатив с зарядом. Но стрельнуло, как и предполагалось выше, не серьёзно, по-детски. А стальной диск в полтора сантиметра пробило насквозь. И он был передан в зал для освидетельствования" [6].
   Вспоминает А. А. Берс: "Когда я приехал и привез детишек, на другой день в школе я увидел, что рядом с Будкером стоит молодая женщина. Меня ей представили: оказалось, что это Л. Г. Борисова [7], которая приехала из Ленинграда, прочитав, что у нас будет летний лагерь. Она - одна из основателей ленинградской коммуны им. Фрунзе под руководством И. П. Иванова, из которой потом выросли "Орленок", "Океан" [8], да и я вырос как педагог под этим влиянием. Вот такая, я бы сказал, нестандартная педагогика, коммунарская педагогика. Мы ее исповедовали, и школу проводили по ней с максимумом самостоятельности. Это хорошо согласовывалось с настроением молодых ученых и молодых работников СО АН, которые всем этим занимались.
   У нас была штабная комната, на ее кухне жила Л. Г. Борисова. Мы вечером туда собирались. Я помню, в то время в магазине появились жестяные банки с клубничным компотом. И вот мы этот клубничный компот употребляли в неимоверном количестве, все собирались, обсуждали, что будем делать завтра, что бы такого интересного придумать. Вот, например, мы с Л. Г. придумали "Вечер защиты фантастических проектов" под лозунгом "Чудаки украшают мир"".

   Об этом же вспоминала Л. Г. Борисова: "То ли в апрельском, то ли в мартовском номере газеты "Известия" 1962 года появилась статья с тремя знаменитыми подписями: академика М. А. Лаврентьева, члена-корреспондента А. М. Будкера и члена-корреспондента Д. В. Ширкова. Этот номер газеты "Известия" мне принес мой ленинградский учитель Игорь Петрович Иванов: "Вот здорово! Палатки на берегу Обского моря будут, талантливые мальчишки соберутся. Надо ехать. Без нашей педагогики ученым не справиться". Ожидания наши оправдались. Первая в Новосибирске летняя физико-математическая школа, в которой я оказалась старшим воспитателем, сотворила и "разыграла" "на ура" такие творческие дела, как "Вечер защиты фантастических проектов" (фантазировали, умничали, спорили и хохотали два вечера подряд), "Пресс-конференция" по поводу растопления льдов Антарктиды, "Встречи у фонтана" (беседы и дискуссии с выдающимися учеными) [9]. Конечно, все это давным-давно стало педагогической классикой и вошло в книгу "Энциклопедия коллективных творческих дел".<...>

А.А. Берс в окружении учеников первой ЛШ

   Но судьба творческой педагогики И. П. Иванова развивалась непросто. Сначала (в 1962 году) в первой летней школе победителей физико-математической олимпиады многого удалось достигнуть. Но потом, в 1964 году, методику внедрять не дали возможность - Н. С. Хрущева сняли [10], "оттепель", как мы вскоре поняли, закончилась. Пришлось мне уйти из ФМШ, а в Академгородке я все же осталась" [11].
   Один из "фантастических проектов" первой ЛШ составил В. Мазепус. "Если мы сможем подвесить около Солнца полусферическое зеркало, которое будет удерживаться силами гравитации, то все световые лучи Солнца устремятся в одну сторону. Тогда само Солнце начнёт двигаться в противоположном направлении, а вместе с ним - и вся Солнечная система. Так, не покидая земли, мы сможем приблизиться к любой части Галактики" [12].
   
   Но главное в ЛШ было - настоящая наука. "Лекции, семинарские занятия, экскурсии в лаборатории научно-исследовательских институтов СО АН, встречи с учёными - это была огромная интеллектуальная нагрузка, мощный поток неведомой доселе информации - и всё это поглощалось в немыслимых дозах. Ведь и во время отдыха, на пляже Обского моря, в походе и даже в столовой (и само собой уже ночью после отбоя) школа с увлечением "пережёвывала" эту информацию - ожесточенно спорили, доказывали, решали <...>
   Надо сказать, что интерес к школе, к ребятам был очень большим, и увлечение было взаимным. Вряд ли ученые имели до этого такую благодарную аудиторию. Да и, как сказал один из выпускников, "каждому академику хотелось потрогать живого вундеркинда". Видно было, что взрослым самим очень интересно общаться с детьми. Дружба была на равных: шефы-ученые поднимали ребят до своего интеллекта, всерьез обсуждали с ними солидные задачи и научные проблемы - так, по крайней мере, были убеждены дети - а дети, в свою очередь, заражали взрослых своим непосредственным восприятием нового, искренностью и жизнерадостностью" [13].
   Один самых ярких людей в истории первой ЛШ и вообще ФМШ - Алексей Андреевич Ляпунов. Основоположник кибернетики, деятельный защитник генетики, человек разносторонних интересов (своим гостям с удовольствием показывал богатую коллекцию камней, а в Физматшколе создал предмет "Землеведение").
   По выражению одного из старожилов Академгородка, Ляпунов "был человек особенный, и среди известных мне в Академгородке ученых - единственный в своем роде. Прежде всего потому, что он был интеллигент <...> Для Алексея Андреевича наука никогда не была средством, а всегда была целью, подчиненной, может быть, общим человеческим целям, но никогда не личному успеху и благополучию" [14].
   Из воспоминаний учеников: "Академик Александр Леонидович Яншин на похоронах А. А. Ляпунова дал ему следующую характеристику, которую Алексей Андреевич подтвердил всей своей жизнью. Он сказал примерно следующее: "Человек является адаптируемой системой. Он адаптируется к изменениям внешней среды - природной, социальной и т. д. При этом он меняет свое поведение, стиль жизни, а многие, и такие есть среди присутствующих, неоднократно меняют и свои убеждения. Так вот, Алексей Андреевич Ляпунов был совершенно неадаптируемой системой".

А.А. Ляпунов у доски

   Подтверждением этой характеристики являются хорошо известные факты: активная научная, просветительская и пропагандистская деятельность по созданию отечественной кибернетики, а также его огромный вклад в спасение и развитие отечественной биологической науки. Ведь в начале 50-х единственный в стране семинар по генетике заседал на квартире у профессора Ляпунова в Хавско-Шаболовском переулке [в Москве], более того, некоторые генетики, опасаясь ареста, иногда ночевали в этой же квартире.
   Однажды мы, участники его домашнего семинара, спросили у Алексея Андреевича, неужели он не понимал, что за такие дела могли посадить… А он ответил: "Понимаете, мальчики, это ведь настоящая наука, важная для страны, её обязательно надо было сохранить". То есть он ответил не на тот вопрос, что был задан. И в этом ответе мы услышали главное: для настоящего человека есть вещи поважнее личной безопасности" [15].

Рисунок из книги "Олимпиада - шаг в науку" (художник Э. Гороховский). 1964 г.

   В оргкомитете первой Всесибирской олимпиады Ляпунов составил достойную пару Будкеру. "Будкер и Ляпунов были два златоуста, фонтанирующих идеями. Их дискуссии, в которые почти невозможно было вмешаться, представляли собой замечательные спектакли, на которых мы были благодарными зрителями, иногда позволявшими себе робкие реплики" - вспоминает И. Ф. Гинзбург [16].
   Первая Летняя школа была самой долгой. Начавшись 1 июля, она продолжалась больше полутора месяцев. 24 августа всё же настало время разъезжаться.
   Но этим дело не кончилось. Возвращаемся к рассказу И. Ф. Гинзбурга о работе оргкомитета Всесибирской олимпиады: "Продолжая обсуждения летней школы, однажды (в конце осени или начале зимы 1961 г.) на наших глазах Г. И. Будкер "изобрёл" физматшколу. "А почему только летняя? " - спросил он и с ходу стал развивать фантастическую картину, которую мы слушали с некоторым недоверием. Но идея возникла, её горячим адептом стал А. А. Ляпунов, а затем и М. А. Лаврентьев" [17].